Восемь Триграмм в китайской традиции

Понятие Восьми Триграмм восходит к древнейшему китайскому канону «Книга Перемен» (И цзин), в котором содержится как бы матрица всей культурной практики китайцев. Восемь Триграмм (то есть восемь комбинаций из двух видов черт, — сплошной и прерывистой — обозначающих полярности инь и ян) выступают здесь простейшими символами единой реальности, которая пронизывает все уровни и состояния бытия — космического и человеческого. Эта реальность есть Перемена, или Превращение (и, хуа, бянъ). Речь идет о реальности по определению самоизменчивой, самоотстраняющейся, извечно преодолевающей самое себя. Ибо, как уже говорилось, превращение, чтобы быть до конца самим собой, должно само превратиться и стать не чем иным, как постоянством. Способ бытия Превращения (неотличимого, кстати, от бесконечного ряда превращений мира) есть граница, сама предельность существования. Но это граница, которая обусловливает полноту бытия каждой вещи, безусловный характер существования; она равнозначна «таковости», или «самоестественности» (цзы жанъ) всего сущего. По той же причине реальность Превращения есть одновременно единое и единичное, принцип единства и принцип множественности. Она извечно проецирует себя вовне, существует прикро-венно; она опознается одновременно как нечто отсутствующее, сокровенное и предельно явленное, открытое. В сущности, она предвосхищает зримые образы и исчезает даже прежде, чем обретет зримый образ. Она есть внутренний прообраз виртуальной реальности, бесконечного потока становления, семя жизни, которое неотличимо от предельной полноты жизненных свойств вещей. Как сказано в комментариях к «Книге Перемен», действие превращения — это не что иное, как «животворение живого» (шэн шэн).

В свете этой философемы Превращения человек и мир, как и все вещи, вовлечены в беспредельный поток перемен; они связаны отношениями не подобия, а, так сказать, преображающего взаимодействия, встречи несходного, согласия несогласуемого. В человеке, согласно философии Перемен, под внешним «человекообразным» обликом живет нечто совсем иное — бездонная глубина пустого, покойного, безмолвного, совершенно нечеловеческого Неба, несотворенное не-единство Хаоса. Деятельный Человек и вечнотекучий Хаос едины, конечно, не по формальному тождеству, но — в завершенности своего бытия, которая есть конкретность действия, полнота со-бытийственности сущего. Вездесущей средой этого непостижимого, но глубоко интимного взаимодействия человека и мира китайцы считали некое поле энергии (ци), которое в своем истоке есть именно Единое Ци, но, подобно реальности превращения, являющейся также принципом множественности бытия: ци есть также конкретное качество того или иного жизненного состояния и как таковое обладает самыми разными характеристиками. Ци, как и Пустота, и Небо, и само Превращение, принадлежит «внутренней реальности», которая предваряет, предвосхищает всякое бытие (хотя и не противостоит вещам как отдельная метафизическая сущность).

Таким образом, идея «единения человеческого и небесного», ле жавшая в основе китайской традиции, требовала в конечном счете признания недвойственности явленного и сокрытого, единичного действия и бесконечной действенности, формы и бесформенного. В мире нет одного-единственного «истинного» принципа или порядка, нет общей для всех меры или точки отсчета. И Восемь Триграмм в «Книге Перемен» располагаются по кругу и притом двумя разными способами. Существует и другой угол рассмотрения антропокосмической реальности Превращения — в ее процессе развертывания от неопределенной целостности Хаоса к предельной определенности самосознающего действия. Исходной точкой здесь выступает Беспредельное (у цзи) — другое имя первозданного Хаоса, не имеющего ни начала, ни, конца, ни формы, ни меры. В человеке Беспредельное локализуется в животе, точнее — в Киноварном Поле, связывающем наше физическое тело с бесконечностью Хаоса.

Творение мира в китайской философии перемен предстает как внесение в бытие все более дробных и тонких различий. Мир бесконечно утончающейся предельности, неисчерпаемой конкретности самосознающей, или духовной практики относится к области Великого Предела (тай цзи). И то, и другое не является чувственно воспринимаемой или умопостигаемой сущностью. Однако оба эти понятия широко использовались в традиции кулачного искусства для обозначения принципиальной биполярности духовной практики человека. Самое исполнение нормативных комплексов ушу осмыслялось в категориях космогенеза, движения от Беспредельного к Великому Пределу и обратно, и в этом движении, в конечном счете — в неразличении Беспредельного и Великого Предела — обретается качество полноты и завершенное «искусства кулака» как внутреннего, символического по своей сути действия. Мастер школы Синъицюань Бао Дин (1865-1942) описывает эти состояния в следующих словах:

«Беспредельное: жизнь человека — великая пустота, нет борьбы нет соперничества, воля помрачена и естественна, и нет никаких следов.

Великий Предел: ум-обезьяна пришел в движение, возникают формы кулачного искусства: действие и покой, пустое и полное, твердое и мягкое, движение вверх и вниз».